Перейти к содержимому

Кровавый закат империи: революция, которую устроила сама власть

  • автор:

Мотивация ключевых участников драмы, случившейся 120 лет назад, не имеет исчерпывающего объяснения по сей день

Среди роковых, поворотных моментов российской истории XX века события, случившиеся 120 лет назад, 9 (22) января 1905 года, и вошедшие в нее как "Кровавое воскресенье", занимают особое место. Во-первых, благодаря своей значимости: Кровавое воскресенье положило начало процессу трансформации, распада Российской империи, не закончившемуся, по сути, до сих пор. Во-вторых, трудно найти более странные и загадочные события.

тестовый баннер под заглавное изображение

Нет, что касается внешней их стороны, то она изучена, что называется, вдоль и поперек и больших вопросов не вызывает. Что, где и когда произошло, хорошо известно. Хронология Кровавого воскресенья, а также предшествовавших событий изложена в соответствующих исследованиях чуть ли не поминутно. Но вот мотивация ключевых участников этой драмы не имеет исчерпывающего объяснения по сей день.

«Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики, — записал в своем дневнике накануне, 8 (21) января 1905 года, Николай II. — Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120.000 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник — социалист Гапон. Мирский (министр внутренних дел Святополк-Мирский. — «МК») приезжал вечером для доклада о принятых мерах».

А вот какими запомнились самодержцу следующие сутки: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь».

Эти дневниковые записи говорят о том, что ни характера, ни значения произошедшего глава государства совершенно не понял. Намного более точную оценку и мистически точный прогноз дальнейшего развития событий дал тот самый «священник-социалист», возглавившей рабочее движение в столице, — Георгий Аполлонович Гапон.

«Январские убийства были откровением, совершенно изменившим настроение нации, — писал Гапон в своей книге «История моей жизни», написанной по горячим следам и изданной в том же, 1905 году в Лондоне. — Этот поступок царского правительства был последним штрихом в деле народного воспитания, над которым трудились революционеры… Правительство готовит нам революцию, перед которой Великая французская революция покажется борьбой лилипутов…

Могу с уверенностью сказать, что борьба идет быстро к концу, что Николай II готовит себе судьбу одного из английских королей или французского короля недавних времен, что те из его династии, которые избегнут ужасов революции, в недалеком будущем будут искать себе убежища на Западе».

Как в воду глядел. Прошло 12 лет — и пророчество сбылось. Правда, сам пророк этого уже не увидел. Через год с небольшим после Кровавого воскресенья, 28 марта (10 апреля) 1906 года, Гапон бесследно исчез. Через месяц в пригороде Санкт-Петербурга, дачном поселке Озерки, на одной из пустующих дач был обнаружен его труп с признаками насильственной смерти: Гапон был жестоко избит и удавлен. Как выяснилось впоследствии, убийство было совершено группой боевиков-эсеров во главе с Петром Рутенбергом.

«Истинному вождю всероссийской революции, герою 9 января», — гласила надпись на одном из венков, возложенных на могилу Георгия Гапона. И это было правдой. Однако тогда же, весной 1906 года, в Петербурге было распространено анонимное заявление, извещавшее, что Гапон был казнен по приговору «суда рабочих» как «предатель и провокатор», который сообщал царской охранке «все, что знает про революцию и революционеров», и выполнял ее поручения. И это утверждение тоже не было ложным.

Двуликий Гапон

Связи Гапона с Департаментом полиции — факт бесспорный, установленный. Собственно, и он этого никогда не скрывал. Не все, правда, знали, насколько тесны эти связи и что они вовсе не оборвались после 9 января 1905 года. Сам Гапон постоянно подчеркивал, что пошел на сотрудничество с властью, преследуя свои цели, совершенно расходящиеся с тем, чего хотела добиться она.

Намерения власти он тоже определил достаточно точно. По словам Гапона, когда начальник Особого отделения Департамента полиции Сергей Зубатов предложил ему принять участие в создании и деятельности «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», это поначалу вызвало его категорическое неприятие: «Я понял, что единственная цель этого союза состояла в том, чтобы остановить рост рабочего движения, и я решил, что примкнуть к зубатовской организации не только безнравственно, но и преступно».

Но спустя какое-то время взглянул, по его словам, на вещи с другой стороны: «Мне… пришла мысль, возможно ли, сделав вид, что я примкнул к зубатовской политике, достигнуть собственной цели в деле организации подлинного союза рабочих». И он ответил согласием: принял деятельное участие в становлении подконтрольного полиции профсоюза, а затем, после того, как Зубатов, рассорившись с начальством, был отправлен в отставку, возглавил организацию.

В своей книге он подробно объяснил логику такого решения: «Я решил, несмотря на испытываемое мною отвращение, принять участие в начальной организации и попытаться, пользуясь Зубатовым как орудием, постепенно забрать контроль в свои руки… Когда мои собственные люди заменят назначенных по указанию полиции лиц и заслужат уважение и доверие всех рабочих, у меня будет группа помощников, готовых руководить народом в нужный момент».

Объяснение выглядит вполне убедительно. И то, что случилось в Кровавое воскресенье и сразу после него, казалось, вполне подтверждало слова Гапона, доказывало, что полицейский агент «отвязался», вышел из-под контроля. На тот момент это было практически консенсусной точкой зрения по обе стороны разделивших страну революционных баррикад. Даже такой тертый и недоверчивый калач, как вождь большевиков Владимир Ленин, поддался общему настроению.

«Нельзя… безусловно исключить мысль, что поп Гапон мог быть искренним христианским социалистом, что именно кровавое воскресенье толкнуло его на вполне революционный путь, — писал Ленин в статье «Революционные дни», опубликованной 18 (31) января 1905 года. — Мы склоняемся к этому предположению, тем более, что письма Гапона, написанные им после бойни 9 января о том, что «у нас нет царя», призыв его к борьбе за свободу и т. д., — все это факты, говорящие в пользу его честности и искренности, ибо в задачи провокатора никак уже не могла входить такая могучая агитация за продолжение восстания».

Однако зафиксировать момент, когда именно агент Гапон «отвязался» и события вышли из-под контроля полиции, — задача совершенно безнадежная. Начнем с того, вплоть до начала января 1905 года гапоновский профсоюз никакого беспокойства у властных инстанций не вызывал. Ничто, как говорится, не предвещало.

«Настроение их (рабочих. — «МК») повсюду было настолько лояльное, что  при  открытии  Коломенского  отдела («Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». — «МК»), на  котором присутствовал и градоначальник Фулон, многие рабочие, приложившись после молебна к кресту, целовали затем руку градоначальника и просили его сняться с ними на общей фотографии», — писал в своих «Записках жандарма» Александр Спиридович, один из известнейших и деятельнейших руководителей политического сыска в Российской империи той эпохи.

Идея шествия с челобитной к царю, впервые высказанная Гапоном 6 (19) января 1905 года, тоже поначалу не встретила возражений в верхах. Санкт-петербургскому градоначальнику Ивану Фулону, опекавшему организацию, как свидетельствует Спиридович, идея понравилась. «На окраинах были  расклеены о том (о шествии. — «МК») воззвания,  их никто не срывал, о них знала полиция, и весьма естественно, что  они считались разрешенными», — продолжает Спиридович.

В общем, все шло по плану, все было под контролем. Как минимум — до 6 (19) января 1905 года. А затем, по версии жандармского генерала, Гапон попал под влияние «представителей работавших в Петербурге революционных   организаций». Они-то, утверждал Спиридович, и сбили священника с панталыку: «Увлекшись окончательно своею ролью… Гапон начинает  действовать  как  заправский  революционер…

Подняв рабочую массу верою в царя и в его справедливость на челобитную, он  потихоньку от рабочих, по сговору с революционерами, решает вести их к царю, но не с той челобитною, о которой  думают рабочие, а с требованиями во имя революции».

По мнению Спиридовича, Гапон, будучи хорошо знаком с представителями власти и их психологией и сам состоя на правительственной службе, не мог не понимать, что демонстрации с такой петицией власти не допустят. И, стало быть, намеренно повел народ под пули — дабы дискредитировать царя, возбудить против него рабочих: «Таков был поистине дьявольский и предательский план, выработанный  революционными  деятелями и воспринятый Гапоном».

Отчасти эти рассуждения справедливы. Петиция, адресованная царю, действительно претерпела несколько редакций: содержащиеся в ней «просьбы» с каждым разом становились все более радикальными. В последнем варианте, с которым Гапон и предводимые им рабочие и направились к Зимнему дворцу, наряду первоначальными, экономическими и социальными требованиями («8-часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ», «нормальная заработная плата», «отмена института фабричных инспекторов» и тому подобные), царю предлагалось произвести коренное переустройство государственной жизни, кардинально изменить образ правления.

«Необходимо [народное] представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собою, — говорилось, в частности, в этом документе. — Повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих… Пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов».

Не все вещи названы здесь своими именами, но речь, по существу, шла о превращении самодержавия, абсолютной монархии, в монархию конституционную, ограниченную полноценным парламентом, наделенным полномочиями по формированию правительства. Понятно, что вечер, переставал быть томным: шествие с такими требованиями понравиться власти уже никак не могло. Однако ничего тайного в радикализации лозунгов, как и в подготовке шествия в целом, не было.

«Нам не приказано препятствовать движению»

Петиция — в последней ее редакции — оглашалась в отделения гапоновского профсоюза совершенно открыто, при большом стечении народа: где-то ее зачитывал сам Гапон, где-то — председатели отделов и активисты «Собрания». В эти дни, предшествовавшие Кровавому воскресенью, отделы «Собрания» стали местами настоящего массового паломничества.

«Помещения отделов, рассчитанных на сотни посетителей, не могли вместить всех стремящихся туда, — рассказывала свидетельница событий, писатель и театральный критик Любовь Гуревич в своем посвященном январским событиям документальном очерке. — Огромные толпы ждали очереди на улице, одна аудитория сменяла другую… В некоторых отделах петиция читалась народу из открытого окна собрания, и народ слушал ее благоговейно, «как в церкви». Многие, несмотря на мороз, стояли без шапок. Недостаточно понятные места петиции вновь и вновь толковались, каждый отдельный пункт ее вновь и вновь ставился на баллотировку».

Собственно, уже это могло быть расценено властями как незаконные антиправительственные акции. Однако ни малейшего противодействия эта бурная подготовительная работа не встретила. Ну, за исключением объявления от градоначальника, предупреждавшего о недопустимости массовых скоплений народа на улицах города: в противном случае, мол, будут приняты «законные меры». Но и с этим были странности: на рабочих окраинах это объявление мало кто увидел.

«По дороге в больницу я видел несколько таких экземпляров на заводах до Нарвских ворот и один из них прочел, — делился увиденным один из очевидцев событий, доктор Дьячков. — За Нарвскими же воротами и до самой больницы Алафузовской я не встретил ни одного расклеенного на заборах объявления от градоначальника, хотя старательно и нарочно искал глазами. Это меня удивило. Объявление не было расклеено там, где наиболее его следовало бы расклеить».

Кроме того, из объявления трудно было понять, что запрещалось именно шествие рабочих к Зимнему дворцу, а не какие-либо иные «скопления». О готовившемся «крестном ходе», как многие называли готовившуюся массовую акцию, все в городе знали, и, как уже отмечалось выше, он считался разрешенным, согласованным с властями. Чему находилось немало подтверждений.

«Поведение полиции… до самого конца, до последней роковой минуты, поддерживало в народе надежду на благополучный исход, — писала Гуревич. — Г. Дьячков передает следующий разговор своего сослуживца, доктора К., с помощником пристава Жолткевичем, который, какой-нибудь час спустя, торжественно сопровождая крестный ход, был убит вместе с несколькими десятками рабочих. «К. потом рассказывал мне и другим врачам, что в это время он имел разговор с Ж. по поводу происходящего. Ж. говорил ему, что теперь для полиции тяжелое время, так много работы, больше, чем врачам на холере. К. сказал Ж-чу: «Почему же вы не остановите движение народа? Ведь могут быть несчастья, может быть, будут стрелять в народ у ворот». Ж. ответил: «Нам не приказано препятствовать движению народа». Из всего решительно явствует, что полиции не приказано было препятствовать движению народа — одинаково во всех районах, во всех «отделах» в то самое время, как другое ведомство, военное, подготовляло приказами расстрел».

Тот факт, что в числе жертв Кровавого воскресенья было несколько представителей полиции, подтверждает доклад директора Департамента полиции Алексея Лопухина министру внутренних дел: «Всего 9-го января оказалось 96 человек убитых (в том числе околоточный надзиратель) и до 333 человек раненых, из коих умерли до 27-го января еще 34 человека (в том числе один помощник пристава)». Правда, в докладе Лопухина ничего не говорилось о том, при каких обстоятельствах погибли полицейские.

Подробный рассказ об этом содержится в очерке-расследовании Любови Гуревич: «Предшествуемый полицией, крестный ход тронулся и растянулся по шоссе — чуть не на несколько верст. На небе сияло солнце. Запели «Спаси, Господи, люди Твоя». Все шли с обнаженными головами. Полицейские чины на пути снимали шапки… Когда голова шествия приближалась уже к Нарвским воротам, из-за ворот, прямо на толпу, карьером понесся отряд конницы. Он прорвал шеренги первых рядов, но быстро повернул назад и отъехал в сторону, открывая стоявшую на мостике — поперек его и по бокам — пехоту. Толпа пришла в замешательство. Но первые ряды сейчас же сомкнулись, взялись за руки и с пением мужественно двинулись вперед, к мостику.

Раздался сигнальный рожок, — обезумевшие, ничего не понимающие псковские солдаты дали залп. Помощник пристава крикнул: «Что вы делаете! Как можно стрелять в крестный ход и портрет Царя!» — но через минуту упал мертвым. Солдаты продолжали стрельбу пачками, беглым огнем. Невообразимое смятение произошло в эту минуту, когда повалились люди в первых рядах, роняя образа и хоругви. Убиты были старики, несшие царские портреты, и мальчик, несший церковный фонарь. Ужасные крики неслись из толпы. Часть ее разбегалась, пряталась по соседним дворам. Шальные пули догоняли ее и там».

Бойня у Нарвских ворот была самой массовой и жестокой, но далеко не единственной в этот день. Нужно уточнить, что шествий на самом деле было несколько: колонны шли из 11 районов города — ото всех отделений «Собрания». Слиться воедино они должны были в два часа дня на Дворцовой площади. Соответственно, подобные расстрелы происходили во многих местах — и на окраине, и в центре города.

Число жертв событий, указанное в полицейском отчете явно занижено: власти были заинтересованы в том, чтобы скрыть истинные масштабы устроенной ими катастрофы. «Перед больницами, где с утра до ночи толпился народ, стояла гробовая тишина: люди пришли искать своих — ранеными или убитыми, но не могли их доискаться, — свидетельствует Гуревич. — Часть трупов тщательно скрывалась администрацией в каких-то больничных сараях, куда можно проникнуть только за подкуп.

Многим беднякам не удалось увидеть своих покойников: полиция вывезла и похоронила их в братских могилах Преображенского и Успенского кладбища в 3 часа ночи (10 (23) января 1905 года. — «МК»), обманув публику, допытывавшуюся о времени похорон».

Точных, бесспорных данных о числе погибших в Кровавое воскресенье нет, а оценки историков сильно колеблются. Но цифра, приведенная в соответствующей статье Большой советской энциклопедии — «убито и ранено около 4600 человек», — отнюдь не выглядит неправдоподобной.

«Глупость и бездействие подлежащих властей»

Тот же источник — БСЭ — утверждает, что приказ о расстреле отдал дядя царя, великий князь Владимир Александрович. И это тоже похоже на правду. Непосредственное руководство воинскими частями, выделенными для подавления беспорядков, было возложено на командующего Гвардейским корпусом Сергея Васильчикова. Однако его непосредственным начальником был великий князь Владимир — как командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа. Ясно, что генерал Васильчиков не решился бы брать на себя ответственность за бойню в столице империи, не отдал бы команду на применение оружия, не получив отмашки сверху.

В общем, о каком-либо самоуправстве либо, так сказать, эксцессе исполнителя говорить совершенно не приходится: расстрел «крестного хода» был осознанным актом власти, санкционированным вершиной «вертикали». С учетом всех сопутствующих и предшествующих обстоятельств — полицейских корней гапоновского профсоюза и отсутствия каких-либо препятствий для организации шествия — все выглядит так, как описал Ленин в своей вышеупомянутой статье: «Правительство вообще (и великий князь Владимир в особенности) хотело вызвать кровавую расправу при наиболее выгодных для него условиях…

Пойдут-де на демонстрацию наиболее мирные, наименее организованные, наиболее серые рабочие; с ними сладить ничего не стоит нашему войску, а урок пролетариату будет дан хороший… И английские и консервативные немецкие газеты прямо приписывают правительству (или Владимиру) такой план действия. Очень вероятно, что это правда».

Однако все оставившие мемуары представители власти в один голос отрицали наличие какого-либо хитроумного провокативного плана. И как минимум можно согласиться с тем, что хитроумного плана действительно не было. План, если он вообще имелся, был невероятно глупым, самоубийственным, направленным против самой власти. Лучшего подарка своим политическим противникам царский режим преподнести не мог. О таком роскошном презенте они и мечтать не смели.

«Предстоявшая бойня казалась настолько бессмысленной, не соответствовавшей интересам правительства, что я опасался возможной патриотической манифестации, — описывал своих ощущения будущий убийца Гапона эсер Рутенберг (он шел рядом со священником, в колонне, расстрелянной у Нарвских ворот). — «По-бе-еды бла-аго-вер-ному импе-ра-то-ру на-ше-му Ни-ко-ла-ю Алек-сан-дро-ви-чу», — звенело фанатической уверенностью заклинания…»

По версии жандармского генерала Спиридовича, причинами трагедии явились «провокация революционных деятелей и Гапона, глупость и бездействие подлежащих властей и вера народная в царя». И это, пожалуй, адекватная оценка. С той поправкой, что глупость «подлежащих властей» следует все-таки поставить на первое место. «Кого Бог хочет погубить, того он сначала лишает разума», — гласит известная древняя мудрость. Так случилось и с Российской империей: началось с того, что власть повредилась рассудком.

Источник www.mk.ru

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *